Wenedikt Wassiljewitsch Jerofejew/TEST

Главный редактор альманаха: Валерий Эдмундович Берлин Научный консультант издания: Евгений Николаевич Шталь Набор архивных материалов: Галина Ерофеева и Татьяна Королева Издание зарегистрировано в Министерстве печати и информации РФ. Регистр. № 016678. Отпечатано в МИПП "Север" с готовых пленок. Город Мурманск. Заказ № 3757 Адрес редакции: 184209, Мурманская область, г. Апатиты, а/я 73 Тел. (8-81555) 7-64-87 Электронная почта: berlin@apatity.ru Интернет сайт: http://www.arctic.org.ru Этот номер создавался при непосредственном участии ближайших родственников заме чательного русского писателя Венедикта Васильевича Ерофеева: его сына Венедикта, жены его сына, Галины, его сестер Тамары Васильевны и Нины Васильевны, брата Бориса, его возлюбленных, друзей и знакомых: Юлии Руновой, Валентины Еселевой, Игоря Авдиева, Бориса Сорокина, Ольги Седаковой, Валерия Котова, Маши Шавыриной, Вадима Тихонова, Натальи Шмельковой, Николая Мельникова, Юрия и Валентины Гудковых, Лидии Любчиковой, Жанны Герасимовой, Виктора Фроликова, Бориса Мессерера, Беллы Ахмадулиной, Натальи Трауберг, Пранаса Яцкявичуса, Льва Кобякова, Юрия Романеева, Светланы Мельниковой, Клавдии Грабовой, Славы Лёна, Марка Гринберга, Леры Черных, Марии Муравьевой, А. Бутурова, Нины Романовой, Ольги Кучкиной, Владимира Осипова и мн. мн. др., а также при поддержке Александра Макаревича (ОАО "Апатит"),Галины Ростовой (отдел культуры города Кировска) и Евгения Шталя, (Центральная библиотека им. Максима Горього города Кировска). Всем им нижайший поклон за общее дело.

Е Р О Ф Е Е В В Е Н Е Д И К Т В А С И Л Ь Е В И Ч ( 1 9 3 8 - 1 9 9 0 ) ХИБИНЫ – МОСКВА – ПЕТУШКИ ХИБИНЫ – МОСКВА – ПЕТУШКИ

4 Живая Арктика, 2005 Рисунок Андрея Беженца ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ВЕНЕДИКТА ЕРОФЕЕВА 1938, 24 октября – в семье Василия Васильевича Ерофеева – начальника железнодорожной станции Чупа Кировской (ныне – Октябрьской) железной дороги и домохозяйки Анны Андреевны Ерофеевой (девичья фамилия – Гущина) родился шестой ребенок – сын Венедикт. (В записной книжке 1976 года Ерофеев с иронией запишет: "Я родился через три недели после Мюнхенского сговора"). Роддом находился в пригороде Кандалакши в поселке гидростроителей Нива-3, рядом с интернатом для детей железнодорожников. Родная сестра Венедикта Тамара, которая жила в этом интернате рассказывает, как две женщины в белых халатах спустись к ней с отцом по ветхой деревянной лестнице. За ними, осторожно держась за перила, шла мама. Лицо медсестры, почти вертикально державшей закутанного малыша, было почти не видно. – А, ну-ка, покажите нам нашего папку! – весело заговорила она. Отец смело шагнул навстречу медсестре, принимая конверт с сыном. – Мы поздравляем вас! – вступила в разговор и вторая женщина, по-видимому, врач. – Младенец – самый большой в больнице – почти на 13 фунтов тянет. Взяла на руки своего братика и тринадцатилетняя Тамара. Приоткрыв одеяльце она увидела, как Веничка во сне усиленно сосет свою нижнюю губу. 1938, 10 ноября – Кандалакшский Отдел Актов Гражданского Состояния выдает свидетельство о рождении Венедикта Васильевича Ерофеева за номером 6080256. Поскольку семья проживала на ст. Чупа Лоухского района Карельской АССР, местом его рождения была записана "станция Чупа". Из воспоминаний Тамары Гущиной. "Младшего сына мама назвала необычно – Венедикт. Это имя ей давно нравилось и было связано с воспоминаниями молодости: рядом с их селом было большое имение помещика Ерофеева, у которого сына звали Венедиктом. Может, Венедикт и сам по себе ей нравился, были какие-нибудь романтические воспоминания – не знаю. Но мама и мы все – семья, родственники – называли его не Веня, а Вена, потому что Веня, как мама объясняла, это уменьшительное от Вениамина. Вена был всеобщим любимцем: тихий, кроткий, худенький маль- чик. Даже очень строгая мама была к нему снисходительна и ласково называла "Венушка". К тому времени в семье Ерофеевых уже росло четверо детей (был и пятый ребенок, но он умер в 1929 году, не прожив и 8 месяцев). Живут они в доме для железнодорожников в нескольких шагах от станции Чупа. У Ерофеевых две комнаты и кухня, половину которой занимала русская печь. Книг в служебном доме почти не было, не было и радиото чки. Перед войной, правда, Василий Васильевич выписывал по разнарядке для зала ожидания газету "Известия" и журнал "Огонек".

5 Хибины–Москва–Петушки Из воспоминаний сестер Венедикта Ерофеева, Тамары Гущиной и Нины Фроловой. "Родовое наше гнездо – село Елшанка, до революции входило в состав Сызранского уезда Симбирской губернии. Село состояло более чем из пятисот дворов. Хорошая плодородная земля привлекала сюда людей. В старые времена село делилось как бы на две части. В одной были сады, а другая славилась своими огородами. Была и церковь, и церковно-приходская школа при ней. Ерофеевы в селе считались середняками – в хозяйстве имелась лошадь и корова, а было время и двух коров держали. Но все доставалось тяжким трудом. Отдыха почти не знали ни Василий Константинович и Дарья Афанасьевна, ни восьмеро их детей (Василий, Степан, Иван, Николай, Марина, Ольга, Евдокия и Павел). Еще и в школу-то не ходили, а уже трудились наравне со взрослыми. В летнее время всей семьей отправлялись в поле. Ближе к вечеру младшие с матерью возвращались в избу, поскольку приходилось встречать корову, доить ее, а также печь хлеб на следующий день. Отец и старшие дети тем временем все еще продолжали работать в поле... Дед Венедикта по материнской линии, Андрей Прокофьеви ч Гущин, служил псаломщиком в сельской церкви. Умер он молодым, оставив пятерых дочерей. Сиротам Гущиным помогала семья священника Архангельского. В его доме была хорошая библиотека, выписывались газеты и журналы, был и граммофон, и Анна Гущина со своей сестрой Ольгой, часто бывая в доме Архангельских, пристрастились и к чтению, и к слушанию музыки. (Впоследствии Ольга сдала экстерном эк

6 Живая Арктика, 2005 Фрагмент записи из "Домовой книги" детского дома (май – месяц рождения Венедикта Ерофеева указан, по-видимому, по ошибке) Папа – Ерофеев Василий Васильевич (1900–1956) замены за гимназию и стала учительницей). Мама же всегда удивляла меня хорошим знанием русской истории и литературы, хотя ей удалось окончить только три класса церковноприходской школы. А еще у нашей мамы было замечательное чувство юмора. Она всегда была центром внимания в молодости, центром притяжения. Вокруг нее всегда крутилась молодежь: "Анюта сейчас что-нибудь такое сказанет, что все будут хохотать". И потом, когда она была уже старенькая и больная, кто бы ни приходил, кто бы нас ни навещал, врач ли, медсестра ли пришла уколы делать, все уходили – рот до ушей, так она умела всех развеселить. Гостеприимный дом священника притягивал к себе молодежь со всего села. Собирались на посиделки и на спевки, учились играть на гитаре, на мандолине. Здесь Анна Гущина и познакомилась с одним из братьев Ерофеевых, Василием, будущим отцом Венедикта. Старшие Ерофеевы были против женитьбы сына. С их крестьянской точки зрения, невеста была из самой, что ни на есть, бедной елшанской семьи. Да и что это за невеста, если только и знает, что на гитаре играет, да романсы поет? Свадьбу зимой 1924 года, все же, сыграли". Сегодня уже нет того крестьянства, в среде которого жили родители Венедикта Ерофеева, нет и того особого уклада, который отмечал крестьянскую жизнь русского народа, как особую, вселенскую. Конец 20- х годов ХХ столетия стал рубежом, отделившим старую крестьянскую Россию от России новой, советской. Это в полной мере ощутили на себе и Ерофеевы, и Гущины. Продразверстка и продналог выжимали из своих родовых мест и более самостоятельных, и зажито чных селян. Не дожидаясь "переломного" для России, 1929-го года Василий Ерофеев летом 1925 года "рванул, – по выражению своего знаменитого сына, – на Север". Он завербовался в Кандалакшу, где объявлялся тогда набор на курсы путейцев для "Мурманки". Так называли тогда самую богатую за Полярным кругом железнодорожную организацию. Во времена НЭПа (1921–1928 гг.) для освоения центральной части Кольского полуострова использовался метод железнодорожной колонизации, широко применявшийся в Канаде при заселении новых земель. В 1923 году создается Колонизационный отдел Мурманской железной дороги. Волонтерам-переселенцам обещали и льготный проезд, и большие подъемные, и беспроцентные ссуды, выдавался хлеб и фураж. Не говоря уже о бесплатном жилье. Вновь приехавшие за Полярный круг освобождались и от всех налогов. Можно ли о большем и мечтать рабочему человеку? По дороге на Кандалакшу Василий Васильевич оставляет свою беременную жену в Москве, на попечение ее старшей сестры Евдокии. 30 декабря 1925 года в московском роддоме родился первый ребенок будущей ерофеевской семьи – Тамара. В 1928 году, уже Кольском, родился Юрий, там же, в 1931-м – Нина, а в 1937-м, предпоследний сын Борис. Глава семейства Ерофеевых работал тогда дежурным по станции Пояконда и пользовался большим ав

7 Хибины–Москва–Петушки Мама – Ерофеева Анна Андреевна (1899–1972) торитетом у железнодорожного начальства. По воспоминаниям сестры Венедикта Тамары, высокий, стройный, с роскошной шевелюрой на голове, он был большим оптимистом и любил напевать революционные песни. Чаще других затягивал "Братишка наш, Буденный" или "Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка…" Жили они дружно. Отец много времени проводил с детьми. Однажды Василий Васильевич устроил в семье настоящий праздник: притащил от кого-то патефон и стопку пластинок. Среди них были и популярные тогда "Брызги шампанского", и "Колыбельная" Моцарта, и песенка из какой-то современной оперы "На рыбалке у реки тянут сети рыбаки", и даже ария Лепорелло из "Дон Жуана" Моцарта в исполнении Шаляпина. Но малышам, Боре и Вене, больше всего нравилась "Песня пьяных монахов". Они брали у печки совок и кочергу, и, оседлав их что есть мочи вопили, безбожно искажая слова озорной песенки: "Ехав нанах на хомом осве…". С самого детства Боря и Веня были самыми неразлу чными в семье. Веня называл брата Ботей, а Борис называл его Векой. А когда Веню самого спрашивали: "Как тебя зовут?" – он тихо отвечал – "Венить". Однажды Веня заметил на печи кошку, кормившую своих еще слепых, новорожденных котят, и от потрясения увиденным, кричит своему братцу: "Ботя, момотя, маинта киза базузу е". В переводе это означало: "Боря, посмотри, маленькая киска большую ест". Этот случай стал потом семейным анекдотом. С "Колыбельной" же Моцарта произошла такая история. Из политотдела Кандалакшской дистанции пути в Чупу часто приезжал зам. начальника политотдела некто Ситников. Ночевал он обычно в кабинете начальника станции. Однажды утром дети услышали, как уборщица выговаривает их отцу: "Василий Васильевич, это что же за безобразие! Скажите вы Ситникову, чтобы он не сс…л в баночку, а ходил в уборную. Она же рядом! А то сделает свое дело и даже фанеркой прикроет". Дети в соседней комнате едва удерживались от смеха. А Юрик, самый старший из братьев, пробовавший и до этого сочинять стихи, в тот же день на мотив "Колыбельной" сочинил песенку: На станции стихло давно. И в кабинете темно. Дверь ни одна не скрипит, Ситников в баночку сс..т. Кто-то вздохнул за стеной: "Что там за банка с водой?" Глазки скорее закрой, Банку фанеркой прикрой… С тех пор, стоило Ситникову появиться на станции, как Юрик начинал напевать свою песенку, а дети заливались таким хохотом, что мама вынуждена была останавливать это опасное веселье. Часто заглядывал в дом Ерофеевых и еще один гость – начальник чупинского исправительно-трудово

8 Живая Арктика, 2005 го лагеря Новицкий. (ИТЛ 3-го отделения Соловецких лагерей особого назначения НКВД находился в нескольких километрах от станции Чупа). Семья Новицкого жила в Ленинграде, и он на правах холостяка вел довольно свободный образ жизни, вовлекая в свои кутежи и начальника чупинской станции. К добру это не привело. В конце 30-х годов прошлого столетия дисциплина на Кировской железной дороге была жесткая, полувоенная. Эхо Карело-финской компании сделало ее почти режимной. Аресты среди железнодорожников шли чуть ли не каждую ночь. Однажды, в конце 40-го года в Чупу нагрянула ревизия, и загулявшего и не вышедшего на дежурство В.В. Ерофеева отстранили на несколько дней от работы. Правда, до суда дело не дошло. Выручила его безукоризненная работа путейца на железнодорожном транспорте с 1925 года (два года подряд, в 1936-ом и 1937-ом Ерофеев даже удостаивался Наркомовской премии). Но главным спасительным поплавком было его членство с 1930-го года в рядах ВКП(б). 1941, апрель – на время отпуска отца вся семья Ерофеевых выезжает на родину, в Пензенскую область (ныне Ульяновскую область). Дома на попечение пятнадцатилетней Тамары и тринадцатилетнего Юрия остается небольшое подсобное хозяйство. В Москве Ерофеевы несколько дней гостят у своей родственницы тети Дуни. Борису и Венедикту родители покупают, модные в те годы, бескозырки с лентами. Надев их, они щеголяют по Москве. Заходят в соседнее с домом фотоателье. На довоенной фотографии весны 1941-го года – восседающая на резном стуле, как на троне Нина. Слева от нее, возложив руку на "трон", с выражением царственного спокойствия на лице – Венедикт, справа, слегка оробевший от яркого света Борис. 1941, начало июня – на линии Кировской железной дороги, в том числе и в Чупе, уже давно говорят о Детский дом в Хибинах. Начало 40-х годов

9 Хибины–Москва–Петушки Панорама города Хибиногорска. Начало 30-х годов Ерофеевы. Слева направо: Венедикт, Нина, Борис. 1941 г. каких-то передвижениях на финской границе, о том, что на Карельском перешейке сосредоточено огромное коли чество войск. Каждый день кто-нибудь из станционных рабочих приносит новое известие, что уже завтрато, непременно, начнется война. Но, когда 14 июня в "Известиях" появилось опровержение ТАСС, где слухи о войне назывались провокацией, население Чупы понемногу успокоились. 1941, 22 июня – Ерофеев Юра, вернувшись утром со станции, приносит сестре Тамаре неожиданную новость: "Началась война. В полдень по радио должен выступить Молотов". Не прошло и суток, как мимо станции потянулись воинские составы. Везли укрытые березовыми ветками танки, пушки. В теплушках ехали солдаты с гармошками, с песнями. Юра днем встречал все поезда. Днем к нему присоединялась и Тамара. Солдаты весело выпрыгивали из вагонов, бежали по ходу поезда, просили продать молока или яиц. В хозяйстве у Ерофеевых было две козы и несколько кур. Юра и Тамара хватали приготовленные бутылки с молоком и лукошки с яйцами, и бежали к вагонам. Солдаты совали им мятые рубли и, пока поезд не скрывался за стрелкой, махали ребятам красноармейскими пилотками. 1941, начало июля – семья Ерофеевых из Елшанки возвращается в Чупу. Вскоре приказом по Кандалакшской дистанции пути В.В. Ерофеева переводят дежурным на станцию Хибины, и он один уезжает на новое место работы. В небе над Чупой появляются немецкие самолеты. Как только слышался отдаленный рев моторов, Тамара и Юрий хватали малышей и бежали с ними в ближайший лесок. Немцы упорно старались уничтожить, находящийся поблизости от Чупы железнодорожный мост через реку Кереть, но зенитчики всякий раз отбивали атаки. Однажды, над головами у изумленных ребят на- чал в облаках дыма падать подбитый зенитчиками "мессер". А в голубом небе, как на параде, парил белый па

10 Живая Арктика, 2005 рашют. Мужчины из поселка побежали в лес ловить лет- чика-шпиона, а Веня и Борис долго еще не могли закрыть рты восторга. 1941, конец июля – семья Ерофеевых в товарном вагоне со всем скарбом и живностью переезжает из Чупы на ст. Хибины Кировской железной дороги (ныне – Октябрьской, Мурманской обл.). Ерофеевы заняли две большие комнаты в станционном доме, в другой половине дома находилось служебное помещение отца. Приехавшие были очарованы Хибинами. На горах в самый разгар лета еще кое-где лежал снег. Больше похожая на море – сказочно-голубая Имандра, зеленые, аккуратные поля ПОСВИРа (Полярного отделения Всесоюзного института растениеводства) – все это казалось переселенцам необычайно красивым по сравнению с унылой, станционной Чупой, расположенной на болотистой, утыканной лагерными вышками, местности. И тишина стояла в Хибинах необычная. Немецкие самолеты здесь еще не показывались. Никто не бегал ловить шпионов, и о войне напоминали только монотонные и безрадостные сводки Информбюро из черного картонного круга радиоточки. Но, в начале августа 41-го, все население хибинского поселка вдруг разом заговорило о возможной эвакуации, и Ерофеевы, как и все, начали запасаться продовольствием на случай вынужденного отъезда. Равнодушными к слухам оказались лишь саамы – коренные жители здешних мест. Им бежать было некуда. 1941, 14 августа – А.А. Ерофеева с детьми эвакуируется в Архангельскую область в село Нижняя Тойма. Сначала они едут поездом до Кандалакши, затем плывут по Белому морю до Архангельска. На подводе семью довозят до самого села и поселяют в пустующей школе. Продукты катастрофически убывали и Анна Андреевна отправляется в Верхнюю Тойму, чтобы выхлопотать разрешение на проезд в родную Елшанку – так ей советовал муж. Вскоре они уже плывут по Северной Двине в Котлас. В Котласе их снова размещают в пустой, нетопленной школе. Тут заболел Венедикт, и его даже хотели положить в больницу. Лежал он на постели грустный, не плакал и ничего не просил. А рядом всхлипывал Боренька: "Хлебца хоцу! Хлебца хоцу!" Но нужно было двигаться дальше. На перроне вокзала в Котласе Борю и Веню взяли на ночь в детскую комнату. Утром нянечка рассказала А.А. Ерофеевой: "Ваши дети какие-то особенные. Все давно спят, а они собрали обувь, выставили ее в ряд и играют в поезда на железной дороге. – У нас папа, – говорят, – самый главный железнодорожник, – и он за нами приедет". (Не за воспоминаниями ли о своем грустном детстве отправится 40 лет спустя Венедикт Ерофеев из Котласа со своим другом Колей Мельниковым на утлой лод- чонке по Северной Двине в Архангельск?) Последним испытанием в путешествии семьи стала Сызрань. Оттуда до родового гнезда – Елшанки было уже рукой подать. Торопились, спешили, а приехали нежданными гостями. У дедушки Венедикта – Василия Константиновича, уже жила семья младшего сына Пав

11 Хибины–Москва–Петушки ла, да нагрянула еще семья сына Ивана из Керети, тоже c Севера. И вновь прибывшим места уже не было. Поселились Ерофеевы в пустующем, полуразвалившемся доме младшей маминой сестры Натальи. Василий Константинович принес им мешок муки и еще кое- чего из продуктов, но этой снеди хватило ненадолго. Своих запасов уже давно не было и купить было не на что. В елшанском сельсовете хибинских Ерофеевых не посчитали за эвакуированных, – они же ведь к родственникам приехали. Поэтому, ни продкарточек, ни талонов на питание они не получили. Труднее всего пришлось маленькому Венедикту: он вытянулся, побледнел, по всем признакам у него начинался рахит. В 1990 году в интервью журналу "Континент" Ерофеев заметил: "Самые первые воспоминания почему-то самые траурные. Покойная мать сказала всем старшим братьям и сестрам – подойдите к кроватке и попрощайтесь с ним. Со мной то есть... Это был 41-й год, значит, мне было два с половиной года..." Эту страшную зиму 1941-1942 года их спасли от голодной смерти неубранные колхозные поля. Тайком откапывали мерзлый картофель, толкли его в ступе и пекли черные, сладковато-горькие лепешки. Веничка ходил бледный, с вздувшимся животом. С Боренькой они забирались на русскую печь и оттуда декламировали одни и те же стихи: Сия история была В некоей республике. Баба на базар плыла, А у бабы – бублики. Или: "Ешь ананасы, рябчиков жуй!" Или еще какието стишки, так или иначе связанные с едой. Старшую, Тамару, призвали на оборонные работы. Немцы были уже под Москвой. Из воспоминаний старшей сестры Венедикта Тамары Гущиной. "Несмотря на все трудности, мы не поддавались унынию. В свободные часы занимались чтением: Нина читала вслух рассказы Шолом Алейхема, я нашла в доме старую хрестоматию и читала детям главы из "Войны и мира", – почему-то им особенно нравились страницы о гибели Пети Ростова. Керосин берегли, сумерничали: и, чтобы время не проходило попусту, мама начинала нам что-нибудь рассказывать. Ребятишки лежали кто на полатях, кто на русской печи. Мама рассказывает-рассказывает, а потом говорит: "Ну, все. А теперь – спать". Все мы начинали ныть: "Мама, а что дальше?" Но мама была неумолима: "Спать". Помню, она рассказывала нам очень долго, с продолжениями "Месс-Менд" – была такая агитационно- приключенческая повесть Мариэтты Шагинян, потом Мельникова-Печерского. Мне впоследствии пришлось читать его книги, и оказалось, что мама так подробно рассказывала "В лесах" и "На горах", что я читала – совершенно знакомые вещи. Мама вообще была замечательная рассказчица, ее истории о жизни родного села, о семье Архангельских, о разных чудачествах домочадцев заставляли нас надрываться от хохота. Она умела интересно пересказать, все что угодно: и "Ледяной дом" Лажечникова, и занудного Боборыкина, и Лидию Чарскую, с ее рассказами о войне с Шамилем. Даже рассказы Чехова – а он был одним из ее любимых

12 Живая Арктика, 2005 писателей, – она передавала нам с неуловимой чеховской интонацией. И постепенно, все, что прежде наша мама находила в библиотеке Архангельских, становилось и нашим достоянием. Особенно хорошо мама знала русскую историю. Смешное и трагическое переплеталось в ее рассказах о времени революции: как, то белые занимали село, то красные их выбивали. Как селяне прятались в погребах и как Сызрань из рук в руки переходила. В родословной Романовых она никогда не спутает, кто за кем, и каким образом царствовал. Сколько лет, и кто был в это время фаворитом, – все те подробности, которые в школе нам никогда не рассказывали. Так что, русскую историю мы больше узнали от мамы, чем из школьных учебников. Весной мы засадили огород и стали ждать урожай – лук, тыкву, картошку, помидоры. Мы с Ниной и мамой работали в колхозе, Юра заготавливал дрова на зиму, а малышей устроили в детский сад, организованный на летнее время". 1941, 3 декабря – арест деда Венедикта – Василя Константиновича Ерофеева, ему было предъявлено обвинение по ст. 58–10, часть 2. Из воспоминаний младшей сестры ВенедикСтроительство заполярного города Хибиногорска (будущего Кировска). Начало 30-х годов Строй-двор в Кировске, на 23 км, где проживала семья Ерофеевых в начало 50-х годов (белым элипсом указан дом Ерофеевых)

13 Хибины–Москва–Петушки та Ерофеева Нины Васильевны Фроловой. "Наш дедушка, Василий Константинович – был уважаемым в Елшанке человеком, и хотя имел за плечами всего два класса церковно-приходской школы, избирался даже председателем сельсовета. Уже одно это говорит о том, что среди односельчан он пользовался авторитетом. Кроме того, он обладал еще и гордым, независимым, и насмешливым характером. Кто знает, может быть, эта насмешливость и вольнодумство с генами передались его внуку, Венедикту, ставшему писателем. Василию же Константиновичу она, в конце концов, сослужила дурную службу. В военном, 1942 году, уже, будучи пожилым человеком, он работал сторожем в Николаевском райисполкоме. Однажды к нему подошел молодей офицер (потом выяснилось, что это был сын местного райвоенкома) и потребовал, чтобы Ерофеев запряг лошадь в коляску (офицер спешил на вокзал). Василий Константинович отказал под тем предлогом, что он не конюх, и при этом сказал офицеру что-то резкое и насмешливое. На другой день Ерофеева-старшего арестовали по обвинению в саботаже. Состоялся скорый и неправедный суд "тройки", и Василия Константиновича "не знамо за что" упекли в тюрьму, где он, спустя три месяца после ареста, умер". 1943, октябрь – неожиданно в Елшанку приезжает В.В. Ерофеев за женой и детьми. Он опасается, что еще одну зиму они не переживут. Проездные документы семьям железнодорожников во время войны выдавали только на 4-х детей, и когда в вагоне появлялся военный патруль, Веню подсаживали на третью полку. За мешками и чемоданами его было совсем не видно. Хибины встретили Ерофеевых 40-гадусным морозом. Тамара сразу уезжает искать работу в Кировске и скоро находит ее на почтамте. В Хибинах появляется редко и только по выходным. 1943, ноябрь – Венедикту идет уже шестой год. Он умеет читать, и писать, хотя специально с ним никто этим не занимается. Тихий и замкнутый, он подолгу что-то сосредоточенно калякает на обрывках бумаги, складывая исписанные листки стопкой. Однажды приехавшая Тамара спросила его: "Что ты, Веночка, все пишешь да пишешь?" Он поднял на нее свои безвинно-голубые глаза и заговорщицки прошептал: "Записки сумасшедшего". Этот семейный анекдот объяснился довольно проБратья Ерофеевы – Венедикт (слева) и Борис Схема лагерей СЛОНАа в Хибинах

14 Живая Арктика, 2005 сто: откуда-то в доме появился объемистый том избранных сочинений Гоголя и Веня очень любил его перелистывать. Закладывал страницы, запоминал заголовки. Вот и подобрал название к своему первому сочинению. Еще Веня любил иллюстрировать свою писанину, но рисунки у него были совсем не детские, и все больше на политические темы. Он искренне удивлялся, когда старшие не узнавали в нацарапанных карандашом кривых рожицах – известных политиков, сидящих за круглым столом, и он терпеливо объяснял бестолковым родственникам: "Вот это – Сталин, а это – Молотов, это – Черчилль, это – Иден и т.д. Летом А.А. Ерофеева устроилась в станционный магазин приемщицей рыбы. И часто дети, сидя на берегу Имандры наблюдали как местные артельщики из спецпереселенцев, описывая на лодке огромный полукруг, закидывают, а затем тянут к берегу невод. Обычно улов составляли гольцы, щуки, сиги и хариусы. Попадалась и кумжа – озерная разновидность семги. Ребята помогали матери разбирать рыбу. Потом Юра садился на весла и вез Бориса, Нину и Венедикта на, лежащий в полукилометре от берега, длинный и, весь заросший ягелем и карликовой березкой, Щучий остров. Разводили костер, пекли сигов по саамскому рецепту, насаживая рыбу с головы до хвоста на тонкие прутики... Отсюда, от берегов Имандры, в 1930 году, силами зеков и спецпереселенцев, срочно, по декрету Совнаркома, за какие- нибудь 6 месяцев была построена 25-километровая железнодорожная ветка от ст. Апатиты (раз. Белый), до апатитовых разработок в Хибиногорске. (В 1934 г. после убийства Кирова этот город был переименован в Кировск). На поддержку разгромленного сельского хозяйства стране требовалось теперь огромное количество минеральных удобрений... Здесь в Кировске, у подножья Хибинских гор, в самом пекле горнохимического производства, прошли детские, Лопари ловят рыбу в озере Имандра. Со старинной гравюры Станция Хибины. Поселок работников Полярного отделения Всесоюзного институра растениеводства. Справа оз. Имандра

15 Хибины–Москва–Петушки школьные и юношеские годы Тамары, Юры, Нины, Бориса и Венедикта Ерофеевых... 1944, октябрь – начальнику станции Хибины В.В. Ерофееву объявляется строгий выговор "за ослабление контроля за транспортными агентами". Он понижается в должности до дежурного по дистанции. 1945, лето – по доносу станционной уборщицы В.В. Ерофеев за злоупотребления с продажей пассажирских билетов на ст. Хибины временно переводится на работу в железнодорожный карьер (пост "1276 км"). 1945, 5 июля – во время дежурства Василия Ерофеева одна из платформ с песком в карьере сходит с рельсов. Ерофеева арестовывают с подозрением на преднамеренное вредительство. В станционном доме Ерофеевых производится обыск, ищут улики – переписку с заграницей. И, хотя ничего компрометирующего не находят, его объявляют вредителем и перевозят в Петрозаводск, где предъявляют обвинение по ст. 58 УК РСФСР 1926 года. 1945, 1 сентября – Венедикт и Борис поступают в 1-й класс начальной школы на ст. Хибины. В школу тогда принимали с 8 лет, и мама уговорила учительницу, чтобы вместе с Борисом учился и Венедикт. Через некоторое время учительница, встретив Анну Андреевну с удивлением заметила, что Вене "совершенно нечего делать в первом классе". 1945, 25 сентября – В.В. Ерофеев осужден военным трибуналом Кировской железной дороги ("тройкой" в составе: капитана юстиции Шевелева и заседателей Гуляева и Сигоева) за антисоветскую пропаганду по ст. 58–10, часть 2 УК РСФСР к 5 годам лишения свободы с последующим поражением в правах сроком на три года без конфискации имущества за отсутствием такового. Прокладка заключенными СЛОНа железнодорожной ветки от ст. Апатиты (разъезд Белый) до апатитовых разработок в Хибинах ("25 км") Братья Ерофеевы в пионерском лагере, расположенном в Палкиной губе, на побережье Белого моря. В нижнем ряду, второй слева – Борис, в среднем ряду, второй справа – Венедикт. Лето 1949 года.

16 Живая Арктика, 2005 Срок В.В. Ерофеев отбывал в Архангельской области на лесозаготовках. В 1949 знакомые из Архангельска на словах передали А.А. Ерофеевой, что ее муж умер в лагере от воспаления легких. И в семье сразу поверили этому слуху (ведь от Ерофеева не пришло еще ни одного письма) и заочно его оплакали. 1946, август – Юрий Ерофеев оканчивает курсы дежурных, его направляют работать на станцию Зашеек. На отшибе, среди леса ему выделяют под жилье небольшую избу, чтобы он мог перевезти туда всю семью. Поначалу на пятерых была одна железнодорожная карточка Юрия. Здесь, на станции, до лета 1947 года, Венедикт и Борис будут учиться во 2-м классе зашейковской школы. Зиму 1947 года, Венедикт, из-за отсутствия теплой обуви, в школу почти не ходил. У него с братом были одни валенки на двоих. И они делали так. Борис, приходя из школы, рассказывал, что они проходили в классе. Веня тут же садился за стол, и через несколько минут домашнее задание и за себя и за брата было уже готово. Борис на другой день относил его тетради в школу на проверку учительнице и возвращал брату уже с "пятерками". Одним словом, Веничка продолжал начальное образование заочно и весьма успешно. Единственное, против чего Борис время от времени восставал, так это... от необходимости почти каждый день ходить в библиотеку и менять Венедикту книжки. А книги Веня проглатывал мгновенно. И память у него была необыкновенная. Приехавшей однажды на выходной день в Зашеек Тамаре Венедикт, стал перечислять какие книги написал Лев Толстой, и что сочинил Тургенев. Сестра удивилась: "Откуда ты все это знаешь?" Оказывается, Веня выучил наизусть настенный отрывной календарь за 1946 год, все 365 листков! (Мама не отрывала странички, а закладывала их под резинку, а в конце года пухлый томик календаря достался Вени чке). Тамара называла ему любое число и Венедикт, немного подумав, говорил, какой это день недели, какие важные даты приходятся на это число, какой там рисунок или портрет и что на обороте написано. 1947, март – за кражу хлеба в голодный, 47 год, на ст. Зашеек арестован брат Венедикта Юрий. После недолгого разбирательства "тройки" ему дают пять лет ИТЛ. Узнав о нес частье, из Москвы в Зашеек приезжает тетя Авдотья. (Любимая тетка Венедикта Ерофеева – Авдотья Андреевна Карякина (1889, с. Елшанка – 1981, г. Сызрань). Она привозит с собой кое-что из продуктов и одежды. Однако тети Дуниных запасов хватило ненадолго. 1947, апрель – у девятилетнего Венедикта начинается цинга, и он первым попадает в зашейковскую больницу. Следом за ним на больничных койках оказываются и Борис, и Нина. В конце апреля Тамара получает письмо из Зашейка от сестры. Нина пишет, что они долго голодали, и теперь они все трое лежат в больнице. После ареста Юрину карточку больше не отоваривают, а маме, жене врага народа карточки – не положены. От- чаявшись, и не желая жить на иждивенческие пособия детей, Анна Андреевна Ерофеева уезжает искать работу в Москву. Из воспоминаний Тамары Гущиной. "Наша тетя Дуняша была человеком необычайной доброты – из тех редких людей, которые отдают последнее. Всю свою жизнь она кого-то спасала – или от голода или еще какой-то напасти. В 1913 году она переехала из Сызрани в Москву вместе с семьей Владимира Ивановича Архангельского, который, после победы на Всероссийском конкурсе басов, был назначен протодьяконом храма Христа Спасителя. По рассказам мамы, он был красавцем, и многие московские дамы ходили в Храм не только ради молитв, но и чтобы послушать его великолепный голос, и полюбоваться на его стать. В Москве Архангельские жили в доме, расположенном напротив храма Христа Спасителя. Владимир Иванович занимал Авдотья Андреевна Карякина (1889–1981) Семья Ерофеевых. В переднем ряду, слева направо: Тамара, мама, Анна Андреевна, Борис и Венедикт. Середина 50-х годов

17 Хибины–Москва–Петушки Клок бумаги. Протокол. Расписались понятые. Дождь таких бумаг прошел В эти годы по России... Гражданина уводил В кителе детина. И задержан бег светил Был для гражданина. Брось на клок бумаги взгляд, Только зубы стисни: Прочитай как был изъят Гражданин из жизни. Иван Елагин

18 Живая Арктика, 2005 весь второй этаж, (на третьем этаже находились комнаты концертмейстера Бориса Александрова, создателя Ансамбля Советской армии и гимна СССР. Многие годы Александров был регентом в храме Христа Спасителя). Мы почти всегда останавливались в этом гостеприимном доме по пути в Елшанку. (Младшая дочь Архангельских, Катя, была близкой подругой нашей мамы, а старшая, Мария, после окончания университета преподавала в елшанской школе). Последний раз Ерофеевы ночевали здесь летом 1932 года. Перед тем, как взорвать храм Христа Спасителя, всех жильцов дома расселили по всей Москве. Тетушка с дочерью оказалась на 2-ой Извозной улице (нынче Студен- ческой). Из окон ее квартиры открывался прекрасный вид на Кутузовский проспект. После смерти В.И. Архангельского тетушка некоторое время работала в ресторане "Прага", потом домработницей у Артура Христиановича Артузова, (главы контрразведки при Дзержинском), помогала по хозяйству сестрам Гнесиным. Когда Генрих Ягода приезжал в гости к Артузову, тетушка ради такого случая пекла пироги. Неожиданный приезд нашей мамы в 1947 году поставил тетю Дуняшу в сложное положение. Без прописки жить в Москве было очень опасно, устроиться же на работу было почти невозможно. Единственный выход был – идти в домработницы. Но и тут были свои сложности – наша мама не обладала покладистым характером. И только в семье Бориса Сергеевича Рюрикова (1909–1969) она прижилась и быстро нашла общий язык с их маленьким Митей. Но приютившая ее семья, сама вскоре оказалась под ударом. Конец сороковых годов в СССР был временем борьбы с космополитами, и все Рюриковы без суда и следствия были высланы в Горький. А наша мама снова осталась без работы. Вена, когда жил в Москве, часто заглядывал к тете Дуне. Здесь он всегда был накормлен и даже получал рубль на дорогу. Тетушка была очень верующей и, возможно, не без ее влияния Вена стал интересоваться вопросами религии". 1947, начало мая – сестра Тамара приезжает в Зашеек, чтобы забрать из больницы братьев. Профком узла связи, где она работала почтовым агентом, выделил ей на дорогу 300 рублей. Благодаря содействию секретаря Кировского горкома ВЛКСМ Татьяны Борисовны Гушкеви ч и сотрудницы гороно Татьяны Ивановны Коловановой детей удается устроить в Кировский детский дом. Подпись на фотографии:"На память Ерофеевой Нине от девочек 8-й комнаты, 1 курс Г.Х.Т. 1947/48 уч. год, Кировск. 1. Поспелова Валя, Г.Р.О., 2. Филиппова Марина, Г.Б.О.,3. Чебыкина Тамара, Г.Б.О., 4. Стародворская Нина, 2 курс,5. Постоева Аля М.О. 2 к., 6. Антонова Тося, М.О., 2 к.,7. Балсина Лия, Г.Р.О., 8. Ерофеева Нина, 1 курс Г.Р.О., 9. Кононова Шура, Г.Р.О., 10. Ушакова Валя, О.О., 11. Смирнова Фаля, Г.Р.О., 12. Золотилова Рая, О.О. Горно-химический техникум (ГХТ). Кировск, ул. Нагорная, 13. 1949 г.

19 Хибины–Москва–Петушки Нина остается в Зашейке закан- чивать школу и сдавать выпускные экзамены. 1947, 5 июня – Борис и Венедикт Ерофеевы поступают в детский дом № 3, который располагался в Кировске по адресу: Коммунальный пер., дом 16. (Директором детского дома была А.П. Смирнова, а с 1950 г. – М.И. Каверзина). Шесть лет (до самого 1953 года) Ерофеевы провели в детском доме. Учатся братья в семилетней школе № 6. Борис быстро освоился в новой обстановке, и, вспоминая о детском доме, всегда хвалил его ("главное, что хорошо кормили"). Венедикт такой оценки не придерживался. "Хорошая кормежка" для него была совсем не аргументом, чтобы восхвалять это время. В чуткой и легко ранимой душе Венедикта пребывание в детском доме навсегда оставило неизгладимо-печальный след. И если бы не постоянная опека Бореньки, Венедикту в детдоме пришлось бы совсем худо. Всегда их видели вместе. "Опять курочка за бегемотом побежала", – кричали ребята с Нагорной улицы. "Курочкой" детдомовцы дразнили Веню, а "бегемотом" Бориса. И старшему на год, брату приходилось кулаками защищать честь и достоинство семьи Ерофеевых. Однажды Тамаре позвонили из детдома и попросили немедленно зайти для беседы. "Оба брата предстали предо мной в кабинете у директора. Вена стоял, низко опустив голову. Он знал, что сейчас его снова будут уговаривать вступить в пионеры. На Борины аргументы, что "он ведь уже вступил", и что "все уже вступили", Веня ответил только один раз: "А я не хочу". И уговорить его было совершенно невозможно. Он просто молчал и не отвечал ни на какие вопросы. Я со своими уговорами тоже потерпела полное фиаско. Меня впервые тогда удивило Венино упрямство. А у него уже складывался свой взгляд на мир, определивший в дальнейшем и его очень нестандартный характер". 1947, конец июня – Нина Ерофеева поступает в Кировский горно-химический техникум на геологическое отделение. 1948–1949, лето – Борис и Венедикт Ерофеевы вместе с другими детдомовцами выезжают в пионерский лагерь, расположенный в населенном пункте Палкина губа, недалеко от ст. Белое Море, южнее Кандалакши. Шефами лагеря были моряки Северного флота. В записной книжке за 1976 год Венедикт заметил: "Я в 48 г. удивляюсь, как пропустили и почему не сажают, – когда слышу песню про картошку: "Наши бедные желудки были вечно голодны…" 1949, сентябрь – Венедикт Ерофеев учится в пятом классе. Об этом времени в его дневнике за 1985 год есть такая запись: "Я третий день шел в пятый класс, когда русские испытали атомную бомбу, 3 сентября 1949 г." 1950, лето – в качестве поощрения за отличную учебу Венедикта направляют в пионерский лагерь в Рыбинске, а Бориса – в лагерь, расположенный в станице Кочетовской Ростовской области. 1951, июнь – Нина Ерофеева защищает диплом в Кировском Горно-хими ческом техникуме на тему "Предварительная разведка на плато Расвум- чорр". По распределению уезжает работать на УкраСемья Ерофеевых за самоваром. (Слева Венедикт). Середина 50-х годов Нина Фролова с племянником Виктором Ерофеевым. Апатитовый рудник на плато Расвумчорр. Ноябрь, 1999 г.

20 Живая Арктика, 2005 ину в г. Славянск. В настоящее время Нина Васильевна живет в Москве, ведет архив своего брата Венедикта. В Кировске, помимо сестры Тамары и брата Бориса, живет ее племянник, Виктор Ерофеев, который с 1978 года работает на Расвумчоррском руднике (награжден Знаком шахтерской славы). 1951, лето – Борис и Венедикт снова проводят лето в лагере на Белом Море, в Палкиной Губе. 1951, лето – в Кировск из мест лишения свободы возвращается отец Венедикта, В.В. Ерофеев. Это уже совсем другой человек. Тюрьма и туберкулез сделали свое черное дело. Старый знакомый Василия Васильевича, И.П. Марсулев, предлагает ему работу в пригороде Кировска на железнодорожной ветке "23-го километра", обслуживающей апатитовый рудник. Здесь же, на стройдворе, в двухэтажном бараке Ерофеев получает и жилье. 1952, начало года – В.В Ерофеев заходит на почтамт к своей старшей дочери Тамаре. "Наверно, надо мать звать домой?", – спрашивает он. Тамара утвердительно кивает головой. Через месяц Анна Андреевна Ерофеева была уже в Кировске. В комнате отца почти пусто, ни постелей, ни посуды, ни занавесок. То, что когда-то нажилось в Зашейке, разнесли соседи. А приехавшим за вещами Ерофеевым сказали: "Был пожар". 1952, июнь – Борис Ерофеев оканчивает седьмой класс школы на "4" и "5" и уходит из детдома. Он поступает в Кировский горно-химический техникум и начинает получать стипендию (ГХТ он окончит с отличием в июне 1956 года). Через год домой вернется и Венедикт. 1952, 1 сентября – после окончания на "отлич- но" 6-й школы Венедикт начинает учиться в средней школе № 1 г. Кировска. Его классной руковоЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ ВЕНЕДИКТА ЕРОФЕЕВА

21 Хибины–Москва–Петушки дительницей была Бела Борисовна Савнер. В конце 80-х в интервью журналу "Континент" Ерофеев вспоминал: "С 8-го по 10 класс я уже учился в обычной школе. Я учился в 10-м "К" и единственный из всех десятых классов получил золотую медаль. У нас были дьявольски требовательные учителя... Лучшие выпускники Ленинградского университета приехали нас учить на Кольском полуострове..." Русский язык и литературу вела в школе Софья Захаровна Неустроева. Физику в школе преподавала Вера Александровна Селяева, которая, воспоминая о Ерофееве заметила: "В аттестате о среднем образовании у Венедикта было двенадцать "пятерок" по предметам, а тринадцатая пятерка была "по прилежанию". О своих хибинских учителях Ерофеев упоминает и "Записках психопата" и в "Василии Розонове". 1953, 7 июня – Венедикт Ерофеев покидает детский дом под расписку отца и возвращается в семью. Впятером они ютятся в маленькой комнате на разъезде Юкспоррйок по адресу: раз. Юкспоррйок, дом 3, кв. 13. Вспоминает Борис Ерофеев. "Дома у нас было очень неуютно. Вечером приходил усталый отец. После заключения он стал совсем другим. Садился за стол. Наливал себе полстакана чая, доливал доверху перцовкой и выпивал. Выйдя из-за стола, он брал Краткий курс ВКП(б) и ложился с ним на кровать. Долистывал его он обычно только до 13 страницы и засыпал. Дома быть не хотелось и после занятий мы с Веней часто убегали в Хибины. В окрестностях стройдвора было много интересных и укромных мест. На 23-й км мы уединялись в заброшенном доте. Немцы до Хибин не дошли, но к войне на комбинате готовились очень основательно. В мрачном бетонном бункере при свечах я показывал Вене химические опыты, которые мы проходили в техникуме. В то время химия была наукой передовой, наукой будущего, ею увлекалась вся кировская молодежь. Этому способствовало и то, что почти все население нашего города, так или иначе, участвовало в работе горнохимического комбината "Апатит". В дыму химических реакций Веня читал мне стихи Бальмонта и Надсона, Северянина и Мандельштама. К тому времени он уже и сам писал стихи, подражая любимым поэтам. До сих пор слышу как он читает вот эти строчки из стихотворения Саши Черного: Забыл я свой адрес и звание. Все выше, все глубже мой путь... В глазах глубокое дрожание И в сердце блаженная жуть. А еще Веня любил, широко расставив ноги под Маяковского, читать его "партийные стихи". Несмотря на ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ ВЕНЕДИКТА ЕРОФЕЕВА Слева: первомайская демонстрация у здания школы № 1 города Хибиногорска (с 1934 г. – Кировска), которую Венедикт Ерофеев окончил в 1955 году с золотой медалью. Справа: учительница русского языка и литературы Венедикта Ерофеева – Софья Неустроева-Гордо (слева) и его однокласница Валентина Устиненкова (Морозова) у здания школы № 1 в г. Кировске

22 Живая Арктика, 2005 Филфак МГУ на Моховой, в Москве. Справа гостиница "Москва". полунищенское существование, у большинства живущих здесь, за Полярным кругом, была вера в светлое будущее, которое непременно придет, и это придавало дополнительные силы оторванным от своей малой родины людям... ". 1953, конец года – отец Венедикта вторично осужден на три года лишения свободы за опоздание на работу. Срок он отбывает не далеко от дома, в Оленегорске. Но большую часть срока В.В. Ерофеев проводит в больнице, и по настоянию врачей досрочно освобождается. 1955, 24 июня – выпускной ве- чер в школе, которую Венедикт окончил с золотой медалью. Состоялось торжественное вручение аттестата о среднем образовании (№ 038996 от 23.06.1955). Вспоминает Тамара Гущина. "Преподавательница литературы С.З. Гордо рекомендовала ему получить филологическое образование. А Веня решил, что он как царевич в сказке – пошлет три стрелы – т.е., отправит три заявления в три университета: в Ленинградский, Московский и Горьковский. И загадал – какой из вузов первым откликнется, туда он и будет поступать. Первым ответ пришел из Московского университета. Вена отправил документы и вскоре получил телеграмму: "Выезжайте на собеседование". Вене не было еще и семнадцати, и он никуда еще самостоятельно не ездил, поэтому маме пришлось ехать в Москву вместе с ним. Остановились они, как всегда, у тети Дуняши. Собеседование прошло успешно. Через несколько дней в университете вывесили списки, и я получила телеграмму с одним только словом: "Принят". 1955, 1 июля – для поступления в МГУ Венедикт с матерью уезжает из Кировска в Москву. Живут они на квартире у тети Дуняши (А.А. Карякиной). 1955, 18 июля – В. Ерофеев проходит освидетельствование врачебной комиссией в поликлинике №107 Старое здание Московского университета на ул. Моховой. Справа Манежная площадь и гостиница "Москва". 1956 г.

23 Хибины–Москва–Петушки при МГУ. Венедикт признан годным по состоянию здоровья для учебы на филологическом факультете. Вскоре он, как медалист, успешно проходит собеседование и принимается без экзаменов на отделение русского языка и литературы филфака Московского государственного университета. В одной из своей поздней автобиографии Венедикт напишет: "Когда я кончал 10-й класс, в это время на Ленинских горах возводили этот идиотский монумент на месте клятвы Герцена и Огарева. И я решил к нему припасть... И вот 55-й год. Там с медалью было только собеседование, и поступил в МГУ на филологический." Из воспоминаний Славы Лёна. "Итак, 1955 год. Проза жизни. Двор МГУ. На Моховой. Венедикт Ерофеев. Мы сидим на лавочке. На плешке. Ерофеев говорит, что он - "со Скольского полуострова". Спрашиваю, почему филологический? – показывает стихи. Читаю – плохие: никуда не годятся. Понятно – человек с Кольского полуострова. С Луны. Достаю из сумки "Столбцы" Заболоцкого. Переписанные мной от руки. Ещё в 1949-ом. В Вятке. Экземпляр затрёпанный, но – читать можно. Он залпом, тут же на лавочке, прочитывает их целиком – там всего-то 22 стихотворения – и поднимает голову: "Здорово!" Сейчас молодым людям не понять, что в 1955 году были запрещены не только Кручёных и Хлебников, Шершеневи ч и Мариенгоф, Клюев и Гумилёв, Цветаева и Мандельштам, Бунин и Ходасевич, Георгий Иванов и Набоков и все поэты-эмигранты. Но даже – Есенин! Что уж там говорить о философах Серебряного века. О прозаиках типа Замятина, Пильняка, Бабеля, Артёма Веселого, Добычина, особливо – Андрея Платонова и Михаила Булгакова! Два года спустя, в 1957-ом, я написал посланье Венедикту Ерофееву. Он мне потом говорил, что долго хранил его. До тех пор, пока у него КГБ не изъял все рукописи во Владимирском пединституте. Венедикту ЕРОФЕЕВУ Полоний – Гамлет – бедный Йорик на собеседованьи для двух медалистов. Лето. Дворик в одной пробежке от Кремля. Про Сталина не спросят – в Бозе почил безбожник! На Москву пришёлся юбилей в обозе уньверситета – на мосту встал Ломоносов! ЕРОФЕЕВ, почти земляк из Апатит, поэт – пусть не из корифеев, зато приходит аппетит – Уж он и смотрит свысока (в его глазах – два оселка) потом пирует до отказу в размахе жизни трудовой гляди! гляди! он выпил квасу он девок трогает рукой и вдруг шагая через стол садится прямо в комсомол" Но счастье было столь недолгим: он вылетел как пробка из аудитории, что толком не разобрал – откуда вниз? Призыв "Назад – к обэриутам!" услышав от меня, он стал круче Кручёныха и круто карабкался на пьедестал Но я-то знал, что он со Скользкого полуострова, остёр на язычок, скатился, сколько бы ни расхваливал сестёр И ни писал на Кольский письма, что он почти всего достиг, что он отныне днесь и присно готов ломать кручёный стих. Писал "Записки психопата", впервые Библию прочёл, мечтал о Небе, но лопата на карту выпала. При чём его на кабельных работах, загнав тычком в Тмутаракань, эксплуатировали в ботах. Юрий Ерофеев в Москве. Фото Вен. Ерофеева, конец 50-х годов

24 Живая Арктика, 2005 Венедикт Ерофеев (слева) в окружении студентов в общежитии МГУ Он погибал как таракан. И сердце уходило в пятки, а те летели во всю мочь, и даже капитан Лебядкин не мог уже ему помочь... 8 марта 1957. Московский университет. Post sсriptum – 1970. И кто бы мог тогда представить, что кабель намотав на шкив, он из-за стёкол голых ставен в РАЮ увидит – ПЕТУШКИ!". 1955, сентябрь – осенью 55-го года первокурсники филологического факультета Московского университета, съехавшиеся из разных областей, краёв и республик необъятного тогда Союза, обживают новое общежитие на окраине Москвы – пятиэтажное здание из красного кирпича. Адрес был удивительно прост: Новые Черёмушки, корпус 102. А из окон общежития видны были, ютившиеся по косогору, домишки подмосковного села Черёмушки. Прямо с дверями общежития – трамвайное кольцо. Но чтобы добраться до старых корпусов университета, на Моховой, студентам нужно было воспользоваться еще двумя-тремя видами транспорта, а к ночи проделать и обратный путь. Но Венедикт Ерофеев с первых же студенческих дней решает экономить деньги на проезде и часто добирается до центра Москвы пешком. Хибинские походы с братом Борисом сослужили ему хорошую службу. 1955, 2 сентября – В комнате вместе с Ерофеевым живут еще четыре человека. Его земляк по Северу – Лев Кобяков (уже после первого курса он уйдет из Университета), белорус Лёня Самосейко, Володя Катаев из Челябинска и Валерий Савельев из Казахстана. Часто в комнату заглядывают Пранас Яцкявичюс и Юрий Романеев, с которыми Венедикт также быстро подружился. С литовцем у Венедикта происходили постоянные споры о происхождении языков. Пранас, например, утверждал, что литовский язык намного древнее русского, и пытался убедить в этом Ерофеева, которому, в свою очередь, никак не хотелось этого признавать. В общежитии происходит и еще одно знаменательное для Ерофеева знакомство – с Владимиром Муравьевым, оказавшим большое влияние на мировоззрение и литературную судьбу Венедикта. Тем временем университетские друзья узнают, что у Хибинского студента необыкновенная память. Ерофеев наизусть помнит всего Надсона, дореволюционный томик которого носит с собой. А ещё Веннедикт может единым духом перечислить все сорок библейских колен Израилевых: Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его... 1955, октябрь – на первом же практикуме по немецкому языку Венедикт знакомится с Антониной Музыкантской, "...и мне, – пишет Ерофеев в своих "Записках", – без преувеличения, сделалось дурно..." Музыкантская жила в том же общежитии, что и Ерофеев, и в продолжение первого и всего второго семестра у них происходят многочисленные романтические свидания.

25 Хибины–Москва–Петушки 1956, 10 января – начало зимней сессии. Первым студенческим испытанием для Ерофеева стал экзамен по античной литературе. Не без страха и его сокурсники ожидают своей участи от принимавших экзамен С.И. Радцига и Н.А. Фёдорова (первый читал лекции по анти чной литературе, а второй проводил коллоквиумы). И вдруг факультет облетает новость: Ерофеев сдает антич- ную литературу на пятёрку самому Сергею Ивановичу! После этого никто уже не удивляется его пятеркам по "Введению в языкознание" и по "Устному народному творчеству", "Немецкому языку" и "Логике" и другим предметам. Как следует из "Записок" Венедикта: "Ерофеев на протяжении всего первого семестра был на редкость примерным мальчиком и, прекрасно сдав зимнюю сессию, отбыл на зимние каникулы". 1956, январь – Ерофеев живет у матери в Кировске. Отец в это время находился в Мурманской областной больнице в ожидании диагноза. Вместо операции на желудке врачи ставят новый диагноз: рак легкого. И Василия Васильевича, уже как безнадежного, отправляют умирать домой, в Кировск. Здесь он продержится еще до июня. 1956, 30 января – в кировской школе № 1 состоялось вручение золотой медали Венедикту Ерофееву. На торжестве присутствовал и его отец, который даже попытался что-то спеть со сцены актового зала. (Долгое время золотая медаль Ерофеева хранилась в Москве на квартире его возлюбленной, Юлии Николаевны Руновой. В 2003 году медаль была передана в экспозицию единственного в мире музея Венедикта Ерофеева в г. Кировске, Мурманской обл.). 1956, 25 февраля – на закрытом заседании ХХ съезда КПСС Н.С. Хрущев делает доклад о культе личности. В заключительной части доклада, повествующей о трагических событиях в России после Октябрьской революции, о злоупотреблениях властью и злодеяниях Сталина, Хрущев смягчает общую оценку вождя, объясняя его деятельность "любовью к трудящимся и стремлением защитить завоевания революции". 1956, конец февраля – Ерофеев возвращается из Хибинских на Воробьевы горы в МГУ. 1956, начало марта – второй учебный семестр на филфаке начинается всеобщим потрясением: факультетский комсорг Игорь Милославский за- читывает доклад Хрущёва о культе личности Сталина. По его словам, выходило, что в стране "намечаются светлые перспективы" в связи с выходом из тюрем большого коли- чества заключенных. В стане филфаковцев начинается брожение. Многие, казавшиеся незыблемыми дисциплины, теряют свою привлекательность. Еще совсем недавно брошюра И. Сталина "Марксизм и вопросы языкознания" считалась для первокурсников филфака "классикой" и обязательной при подготовке к зачетам, а что же теперь брать за ориентир? Сокурсник Венедикта Юрий Романеев пытается так выразить эти настроения: Слева направо: Владимир Муравьев, Лев Кобяков, Венедикт Ерофеев. Абрамцево, 1989. Университетский товарищ В. Ерофеева – Юрий Романеев

26 Живая Арктика, 2005 Черёмушки, страна филологов, Черёмушки, как можно вас забыть... Сюда мы в первый раз, Ещё восторженно-наивные От папы с мамою приехали, Чтоб и учиться, и любить. Мечты свои, свои стремления Сломало здесь немало рифмачей. Разочарованы Мы грубой жизни прозою, И это видели Черёмушки, Громады красных кирпичей... 1956, середина марта – предприимчивому от природы Ерофееву явно наскучивает бесплодное "намечание перспектив", – и он приступает к действию. Леонид Самосейко в своих воспоминаниях пишет: "Пранас Яцкяви чус, Венедикт и я устроили настоящий костёр из "коммунистических" книг прямо в комнате общежития. В умывальнике среди прочих изданий дымилась и известная всем по формату биография Сталина, правда, по- чему-то на итальянском языке. Студент из Монголии хотя и возражал против неодобрительных отзывов о ней своих товарищей (т.е. Вени и Лёни), но вытаскивать книгу из огня все же не стал". Выходка филологов стала поводом для комсомольского собрания в группе, но студенты все это "дело" свели к шутке. Венедикт, например, спрашивал у Пранаса – почему у него не простые, как у всех, не честные, не советские глаза. И Пранас, запинаясь, с акцентом оправдывался, что он, мол, не виноват, это его таким литовская мама родила. А Пранас, в свою очередь спрашивал у Венедикта: – Ерофеев, а кто ваш любимый художник? – Яблонская. – А кто ваш любимый писатель? – Ну, скажем, Херасков. К "проработке" своих подключался и Муравьев: – Пранас, объясни нам, что такое серенада? И литовец с непроницаемым лицом начинал. – Ну вот, представьте, плацо, на нем стоит палаццо, у палаццо стоит кабальеро и поет серенаду. – Ну и что потом? – Потом старая карга кидает ему шелковую лестницу. Он взбирается по ней на балкон... и они оказываются наедине... – Ну и что дальше, Пранас, что они там делают? – Как что делают – они едят хлеб с маргарином... И комсомольские собрание превращалось уже в форменный капустник. Во время одного из таких собраний у студентов возникает идея создать свой рукописный литературный журнал. Инициаторами её были Владимир Муравьёв и Пранас Яцкявичюс. Журнал получил наименование "ФАЛЛ". Первоначально это расшифровывалось как филологическая ассоциация любителей литературы, затем последнее слово читалось как "людоедство". В первом номере альманаха соединились самые разные жанры. Ситуацию в советской литературе представляли стихи Володи Скороденко. Нечто пародийное, на эту же тему звучало в стихах Муравьёва: ... Ты судьбы разбитой скерцо, Первая любовь. Или у Романеева: ...Одно печальное спокойствие. Сентиментальная печаль, Сомнительное равновесие. Не знаю, жаль мне иль не жаль Тебя, ушедшая поэзия. Обиды прежние смирив, Опять приходишь в изначальное: Ни острой горечи, ни рифм – Одно спокойствие печальное. Юрию Романееву было поручено сделать стихотворные характеристики на авторов и оформителей издания. В характеристике Ерофеева, написанной онегинской строфой, высоко оценивались его литературные таланты, а далее не без иронии говорилось: Но брось курить, чтоб заблистала Для всех народов и времён Твоя заслуженная слава. Нет, вдохновенье не забава... Там были еще и такие строчки: ...Все дни глотающий цистернами, А в дни безденежья мрачней свиньи. В час смерти справишься наверное В каком году родился де Виньи?.. Венедикт Ерофеев. 1956 г.

27 Хибины–Москва–Петушки Рисунки художника Владимира Титова, сделанные в московских электри чках для еще не вышедшего однотомника Венедикта Ерофеева Вспоминает Пранас Яцкявичус (Литва). "Наше знакомство с Венедиктом состоялось в черемушкинском общежитии. Потом мы довольно близко сдружились на Стромынке, хотя и жили в разных комнатах. Университет был в центре Москвы, на Моховой, мы ездили туда на трамвае. Питание у нас было ничего. На Стромынке-то, куда мы после первого курса переехали, проживало много восточных народов. Они готовили себе пищу в комнатах – и нам казались невыносимыми запахи лука и сои, разливавшиеся в коридорах. А в Черемушках, мы, скромные студенты жарили колбасу, чай пили, а Юра Ерофеев, брат Веньки, когда он приезжал из Хибин, привозил нам огромные куски сала. Еще какие-то грузины были у нас в общежитии, и о них вечно какие-то порочные слухи ходили. Но, в общем-то, отношения там были достато чно пуританскими. Поэтому рассказы Венички о его Кировске – казались мне весьма экзотичными, как свидетельство распада глубинки. В МГУ Венедикт был влюблен в девушку с длинными косами, в Тоню Музыкантову. Как я сейчас понимаю, это была несчастная любовь. Я спрашивал у Муравьева, но он не захотел об этом сильно распространяться. Они долго гуляли по коридорам, стояли у окна. И что-то из этой истории вошло в его книжку "Записки психопата". Учиться нам тогда было, конечно, лень. Веничка покупал 3 коробки сибирских пельменей, ел их сырыми. В результате, его разносило, поднималась температура, и врач давал ему справку о расстройстве пищеварения. А тут еще полковник Пуговкин с военной кафедры насел на Венедикта. Трудно было Ерофееву удержаться в университете. А компания у нас в МГУ была замечательная: Левушка Кобяков – модератор такой, Веничка, Муравьев – главный во всем, Скороденко, Юра Романеев, Юра Новиков. И ничего мы не боялись, и никто нас не застукал, когда в 1956 году затеяли один из первых в СССР самиздатов – альманах под названием "ФАЛЛ" (изначально – Филантропи ческая Ассоциация Любителей Литературы, потом – "Любителей Людоедства"). Леня Михайлов свои стихи туда засунул, Муравьев – поэму "Подошва пролетария", и никто на нас никуда не донес. Только где-то в 1967 году мне Кобяков рассказывал, что его в КГБ вызывали и спрашивали об альманахе. У меня у самого он пропал, и я до сих пор пытаюсь найти его следы. Мы предлагали и Ерофееву что-нибудь поместить в альманах – он тогда постоянно вел свои заме чательные записные книжки, в основном с афоризмами. Ну, например: "Люди лучше сарделек, но хуже сосисок". Но он почему-то не захотел тогда участвовать в альманахе. И эта его позиция неучастия сохранилась на долгие годы. Венедикт все ясно понимал, но никогда не мельтешил и не ввязывался в пустое, и мне казалось он вообще всегда был вне политики. После первого курса Веничка ненадолго остался летом в общежитии. Все разъехались, он жил в комнате один, крутил на патефоне "Болеро" Равеля и вот так развлекался. Из Москвы я уехал поздней осенью 1957-го года, насовсем оставив университет… ".